Они называли это Последней Войной. Войной, которая положила конец всем войнам, потому что после неё сражаться стало уже не за что. Не за идеалы, не за ресурсы, не за территорию. Сражались за саму возможность сделать следующий вдох. Они применили всё. Ядерные молоты, стиравшие города с лица земли, оставляя после себя лишь стеклянные равнины. А потом пришли нейтронные кинжалы — оружие, щадящее камни, но выжигающее душу всего живого. Оно не оставляло руин, лишь безмолвные, навеки застывшие склепы, где в креслах сидели прах и тени тех, кто когда-то был людьми.
Мир выдохся. Радиоактивные туманы, ядовитые миазмы Пустошей, стали новым небом. Под ними скрипели песком на зубах бескрайние поля пепла, перемежаемые аномалиями — невидимыми, искажающими пространство полями, где время текло вспять, а металл рассыпался в ржавую пыль. Древние города, прежде сиявшие сталью и стеклом, теперь были лишь скелетами, пронзающими ядовитое марево, убежищем для мутантов и отчаяния. Но человечество — упрямый сорняк. Оно не сдалось.
Остатки цивилизации нашли свой способ. Они не стали рыть норы. Они возвели новые сердца в груди этого мёртвого мира — гигантские города-крепости. Их стены не из камня, а из кованой стали и бронзы, опутанные бесчисленными трубами, из которых со свистом вырывается горячий пар. Их души — исполинские паровые машины, многоуровневые катакомбы из шестерен, поршней и клапанов, которые день и ночь грохочут, плюются раскалённым углем и качают жизнь по стальным артериям. Это эра пара, рождённая из пепла. Технологии забытых веков сменились яростным гением выживания. Механики в замасленных кожезамах заменили жрецов, а священным текстом стали чертежи и мануалы по давлению в паровых котлах. Пар крутит динамо-машины, дающие скупой свет. Пар приводит в движение огромные шагоходы и дирижабли, ревущие в туманах. Пар качает воду и отгоняет холод безжалостной ночи. Но за эту жизнь приходится платить страшную цену. Уголь, вода, металл — всё это на вес золота, а чаще — на вес крови. Города-крепости, эти стальные острова в океане смерти, воюют друг с другом не из идеологических разногласий, а за право просунуться ещё на один день. Мир разделился. Под куполами пара и стали кипит жизнь, полная скрежета металла, шипения клапанов и интриг тех, кто управляет гигантскими машинами. А за стенами простирается безмолвный, отравленный мир, полный забытых ужасов и тайн, похороненных под пеплом.
Именно в этом мире пара и пепла начинается наша история. На стыке отчаянной надежды и неминуемой гибели.
Конец былой цивилизации
Дым. Он был первой пеленкой, в которую завернули его жизнь, и последним саваном, что укутал его детство. Не теплый, жирный пар инженерных цитаделей, сладковатый на вкус и пахнущий машинным маслом, и не целебный чад алхимических реторт, что витал над клиниками Луминария. Нет. Это был едкий, ядовитый дым горящей смазки, расплавленной пластмассы и тлеющей человеческой плоти. Дым, что стелился по улицам в тот день, когда оборвались голоса его родителей. Он не помнил их лиц — лишь смутный образ ласковых рук, убирающих прядь волос с его лба, и тихих слов, колыбельной, навсегда поглощенных грохотом чужой войны. Войны, что вечно тлела в сердцах Семи Городов, как незатушенный уголек в торфяной подушке Пустошей.
Он сам выбрал себе имя — Азот. Химический символ N, атомный номер семь. В честь инертного газа, что составлял основу отравленного неба, которым дышало все выжившее человечество. Газ, не поддерживающий горения, символ холодного равнодушия мира. Но в его имени был и другой смысл — основание, фундамент. Это было дерзко, мрачно и по-своему романтично. Идеально для него, человека без рода, без племени, выросшего в тенях.
Его домом, крепостью и единственным верным спутником был «Скат» — утробообразный паровой вездеход на гусеницах, снаружи напоминавший ржавую, изъеденную кислотными дождями консервную банку, некогда бывшую, возможно, корпусом индустриального холодильника. Но под этой невзрачной, вечно облепленной грязью Пустошей, оболочкой билось сердце, выточенное руками старого Генриха, полубезумного гения из Города Шестерёнок. За этот гибридный двигатель, жравший и угольную пыль, и синтетический бензин из старого хлама, Азот когда-то переправил тому инженеру целую библиотеку книг из докательной эпохе по термодинамике и квантовой механике, едва унеся ноги от патруля Стилгарда, славшего вдогонку свинцовые проклятья. «Скат» был не просто машиной, он был продолжением его воли, его кожа была его броней, его паровой свист — его голосом, а ритмичное постукивание в недрах — биением его собственного сердца.
Характер у Азота был взбалмошный, как погода в Пустошах, где за ясным утром мог последовать смертоносный радиоактивный ливень. Он мог, рискуя шеей, пробраться на склад боеприпасов в пограничном форпосте Стилгарда и умыкнуть три ящика патронов калибра 45, идеальных для старой доброй автоматической винтовки, что была его главным аргументом в спорах. А потом, на шумном, пропитанном запахами жареной крысы и дешевого самогона базаре Эфириона, променять всю эту смертоносную мощь на никому не нужную безделушку — фарфоровую куклу с треснувшим лицом и одним стеклянным глазом, тускло поблескивавшим из-под век. Потому что в тот момент ему показалось: она смотрела на него с тем самым немым укором, которым дышала вся эта развалившаяся, забывшая о красоте цивилизация. А на следующий день он с ледяной, расчетливой жестокостью мог обвести вокруг пальца и оставить плутать в радиоактивном тумане целый патруль из Эмберайна, украв у них бочку с чистейшей, дистиллированной водой, которая для их шахтеров, день за днем грызущих каменное чрево гор, была дороже золота и крови.
Он был неисправимым романтиком. Не в смысле любовных баллад, которые он слышал лишь в искаженном пересказе пьяных бардов в тавернах Эфириона, а в смысле слепой, упрямой, почти языческой веры. Он верил, что за следующим выступом ржавых скал, за рыжим барханом, скрывается долина, не тронутая войной, где трава зеленая, а не серая, и где можно пить воду из ручья, не боясь, что отрастет третья рука. Он верил, что в следующих руинах, среди груд перекореженного металла и истлевших костей, он найдет не просто железный хлам на запчасти, а Ответ. Ответ на вопрос, который сам не мог сформулировать, но который жёг его изнутри. Зачем выживать, если не ради чего-то прекрасного, что должно быть за всем этим уродством, за этой вечной гонкой за топливом, патронами и вчерашним днем?
И его жизнь — эта бесконечная череда авантюр, побегов и сделок в полумраке подвалов — была возможна лишь благодаря хрупкому и ядовитому равновесию, что царило между Семью Городами-Крепостями. Он, контрабандист и пограничная пыль, понимал эту механику лучше иных правителей, восседающих на стальных тронах. Он чувствовал ее на вкус, как оскомину на языке, чувствовал кожей, как меняется давление воздуха у ворот каждого города.
Вот Город Шестерёнок, выточенный в скале храм Разума и Порядка. Воздух здесь был густым, как кисель, и гудел от мерного стука поршней и грохота гигантских шестерен, сбивающих дыхание и мысли. Азот, закутавшись в промасленный плащ, стоял под огромной медной трубой, из которой с шипением, похожим на вздох усталого исполина, вырывался отработанный пар, оседающий на его лице мельчайшей, грязной росой. Он видел, как инженеры в функциональных, серых комбинезонах, увешанные микрометрами и разводными ключами, с пренебрежительной, холодной благодарностью принимали партии высокоуглеродистой стали от Флэймварда. Он бывал в этом городе-кузнице, встроенном в жерло потухшего вулкана, где вечно бушуют плавильные печи, а небо по ночам багровеет от зарева, словно раскаленная добела плита. Варвары-металлурги, чей девиз был «В огне рождается форма», и рациональные инженеры — союз, построенный на голом прагматизме, на спросе и предложении, скрепленный взаимным презрением. Но он же слышал, как те же инженеры, стиснув чертежные рейсшины, скрежетали зубами, говоря об Эмберайне. «Угольные кроты», — бросали они сквозь стиснутые зуба.
Ах, Стилгард! Гигантская кузница под рукотворным стальным куполом, где улицы дрожали от строевого шага патрулей в латунных доспехах с гербами в виде сжатого кулака, а воздух звенел от гула молотов, ковавших паровые танки «Мастодонт» и многозарядные аркебузы «Громовержец». Их идеология была проще парового клапана и прямолинейнее пули: «Сила — право. Право — сила». Азот, прячась в липкой, маслянистой тени гигантской трубы, видел, как стальнгардцы с животной ненавистью смотрят на бесшумные, изящные дирижабли, прилетающие из Луминария. Для военных эти ученые и архивариусы, с их вечными книгами, формулами и гробовой тишиной библиотек, были паразитами, разъедающими стальную волю цивилизации, ее боевой дух.
Именно в Луминарии, в его бесконечных залах, пахнущих пылью старых фолиантов, едкими химическими реактивами и озоном от работающих генераторов, Азот чувствовал странную, щемящую тоску, похожую на боль от давно забытой раны. Эти люди, хранители знаний погибшего мира, искали ответы в прошлом, в осколках данных и обрывках рукописей, а он — в неизведанном будущем, за горизонтом. Их союз с загадочным Астралисом, городом-обсерваторией на пике мира, где в хрустальные купола упирались холодные, безразличные звезды, был союзом родственных душ, вглядывающихся в бесконечность — одну в прошлое, другую в будущее. Но и у них были свои, тихие войны — холодное интеллектуальное соперничество с инженерами Шестерёнок, споры о приоритете практики над теорией, и открытая вражда с кузнецами ФлэймВарда, которые видели в их знаниях бесполезную, оторванную от реальности роскошь, словно золотые тиары на головах прокаженных.
И над всем этим, как жирная, вездесущая муха на хрупкой паутине союзов и ненависти, царствовал Эфирион. Город-базар, Великий Нейтрал, всеобщий желудок и помойная яма этого мира. Здесь, на его закопченных, хаотичных улицах, где не было ни солнца, ни луны, а лишь вечный огонь факелов, сталкивались плечом к плечу зализанный до блеска инженер из Шестерёнок и громила из Стилгарда в пропотевшей кирасе, и оба лишь стискивали зубы, не смея нарушить Главный Закон: «Здесь не льется кровь. Только деньги». Эфирион был искусственным, подпорченным сердцем, качающим ресурсы по венам-караванным трассам, и Азот был одной из его блуждающих, неподконтрольных красных кровяных клеток, разносящих то кислород, то яд. Он был тенью, которая скользила между этими мирами, пользуясь их враждой и нуждами, их гордыней и их страхами.
Сейчас «Скат», плюясь перегретым паром и похрипывая гусеницами, словно старый больной пес, пробирался по выжженной равнине, усеянной осколками былых эпох — ребрами скелетов небоскребов, воронками от бомб, поросшими колючим бурьяном, и ржавыми остовами машин, похожими на панцири доисторических чудовищ. Цель его путешествия была отмечена на составленной из обрывков десятков карт, схеме, которую он хранил в потайном отсеке под сиденьем, — «Проект «Феникс»». Шепот, купленный за флягу чистого спирта у пьяного архивариуса в подвалах Луминария, гласил, что там, на заброшенном объекте, когда-то работали его родители. Те самые гениальные умы из числа «вольных ученых», чей след затерялся в том самом дыму, что стал началом его пути.
Азот скептически хмыкнул, одной рукой покрепче вцепившись в деревянный, облезлый штурвал, пока «Скат» с грохотом кренился на очередной выбоине, скрытой под слоем пепла. Он бросил взгляд в забрызганное грязью и пылью, потрескавшееся стекло кабины, на свое смутное отражение — молодое, но уже испещренное парой преждевременных морщин у глаз, всегда готовых сложиться в насмешливую или дерзкую ухмылку. Упрямый, чуть заостренный подбородок, острый, цепкий взгляд зелёных глаз, привыкший выхватывать детали в полумраке. В этих глазах, вопреки всему, горел огонь — не ровный и спокойный, а колкий, как искра от удара кремня о сталь. Огонь, который не могли погасить ни ядовитые туманы Пустошей, ни равнодушная жестокость этого мира, ни вечная горечь на языке.
Мир был разделен на Семь Враждующих Домов, опутан сетью прагматичных союзов и родовой, переходящей из поколения в поколение ненависти. Но Азот не принадлежал ни к одному из них. Он не был винтиком в машине Шестерёнок, не был углем в топке Эмберайна, не был пулей в обойме Стилгарда. Он был Азотом. Свободной, нейтральной, но жизненно необходимой частицей в отравленной атмосфере этого мира. Контрабандистом, искателем, авантюристом, призраком на перекрестках.
И этого пока что было достаточно. Чтобы дышать этим едким воздухом. Чтобы искать в нем крупицы чего-то настоящего. Чтобы надеяться, что за следующим поворотом, за горизонтом, зараженным радиационным маревом, его ждет не просто новая авантюра, не просто очередная порция риска и прибыли.
Его ждало начало. Или, быть может, конец. Но только его собственный.
Азот